Архивная статья из №2 за 1998 г.
Архипелаг Чагос, затерянный в просторах Индийского океана, не посещают туристы, да и я попал туда по чистой случайности. Наше научно-поисковое судно «Одиссей» направлялось из Севастополя на Дальний Восток. По пути мы должны были собрать коллекцию кораллов и тропических раковин для морского музея ВНИРО — Всероссийского научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии, который находится в Москве. Участники экспедиции были немало озадачены: где собирать экспонаты, если вокруг всех островов и рифов установлены экономические зоны? Любые сборы там запрещены. Бросить якорь судну — и то нельзя.
На переходе через Средиземное и Красное моря я тщательно изучал морские навигационные карты, вымерял циркулем расстояния от островов, чтобы найти хоть какой-нибудь риф, не входящий в иностранную экономическую зону. И я нашел такой! Правда, не целый риф, а только краешек рифа в архипелаге Чагос, в самом центре Индийского океана. Схватив карту, побежал к капитану.
— Ты с ума сошел! — воскликнул Альберт Иванович Радченко, капитан «Одиссея». — На Чагосе находится крупнейшая американская военно-воздушная база стратегических бомбардировщиков.
Больших усилий мне стоило убедить капитана хотя бы выслушать мои доводы. Уяснив идею, Радченко дал команду вахтенному штурману тщательно проверить мои измерения по самой подробной карте. Штурман все проверил и доложил капитану, что действительно северная оконечность рифа Бленим остается за пределами иностранной экономической зоны и по нормам международного морского права туда можно заходить, становиться на якорь, не спрашивая ни у кого разрешения. Капитан Радченко под двойным нажимом сдался, и «Одиссей» взял курс на архипелаг Чагос, к рифу Бленим.
О рифе Бленим в лоции не было сказано ни слова. Мы гадали: то ли это подводная отмель, то ли остров, окруженный коралловым рифом? Неизвестность томила и волновала. «Одиссей» медленно, словно крадучись, подбирался к незнакомому рифу. Капитан Радченко стоял на мостике и смотрел вдаль в двенадцатикратный бинокль. Свободные от вахт участники экспедиции толпились на крыльях мостика.
Один сидит! — громко сказал капитан.
Кто сидит? — раздалось сразу несколько голосов.
Пароход на мели сидит, — пояснил Радченко. — Похоже, на рифы напоролся.
И тут же скомандовал вахтенному штурману, чтобы не повторять ошибки неизвестного парохода: Сбавить ход до самого малого!
Опасаясь, что приливное течение может потащить «Одиссей» на рифы, капитан принял оригинальное решение: встать не на якорь, а на траловую доску, спущенную с кормы на стальном ваере. Этого ваера было намотано на барабане траловой лебедки почти полтора километра, поэтому «Одиссей» смог встать на такой импровизированный якорь в по-лумиле от рифа, где глубина была больше пятисот метров. Якорной цепи на такой «омут» не хватило бы.
Наутро с «Одиссея» спустили шлюпку, и человек пятнадцать из экипажа (и я в том числе) во главе со старпомом Скориком отправились на разведку неведомого рифа. Курс держали прямо на остов затонувшего судна. Воображение рисовало пиратскую каравеллу или испанский галеон, набитый драгоценностями, а под дырявым днищем — золотые дублоны.
Россыпь золотых дублонов… Действительность оказалась весьма прозаической: на риф налетела самоходная баржа, осевшая теперь на корму, сильно искореженная ударами штормовых волн и насквозь проржавевшая.
Шлюпка встала на якорь, и, скоренько надев водолазное снаряжение, первые пять человек прыгнули в воду. Из-за небольшой глубины — меньше 10 метров — решено было страховочными концами не пользоваться, просто держать друг друга в поле зрения.
Осмотревшись, я решил все-таки посмотреть, что же там такое под днищем баржи. Нырнул и пошел вниз. Видимость -превосходная, глубина — никак не меньше 20-25 метров. Под днищем баржи находилась огромная черная яма, окруженная по краям живыми кораллами. Вероятно, из-за недостатка света кораллы там просто не выросли — вот и получилась яма. Я решил заглянуть в провал (мысль о золотых дублонах свербила-таки в моей голове), но тут же из тьмы высунулась огромная голова каменного окуня и угрожающе задвигала челюстями. Окунь был столь велик и грозен, что желание искать сокровища у меня сразу пропало, и я повернул к рифу.
Мои товарищи тем временем разбрелись кто куда. Погода стояла тихая, палило тропическое солнце, риф казался таким уютным и безопасным, что я решил тоже отправиться в самостоятельное путешествие. Не без задней мысли, конечно. «Вся группа направилась к западу от баржи, а я поплыву на восток, вдоль края рифа. Буду там один и соберу все ракушки», — так примерно я рассуждал.
Я нырнул и на пятиметровой глубине поплыл вдоль края рифа. Вокруг меня громоздились высоченные сторожевые башни в горах Сванетии. На мозговиках жили другие животные, поменьше — полихеты-серпулиды, кустистые кораллы поциллопоры, морские звезды кульциты с широкими лучами и твердым кожным покровом, даже голотурии умудрялись поселиться здесь, где был силен прибой, но вот моллюсков не было. Я плавал среди башен-мозговиков, распугивая голубых рыб-попугаев и ярко-синих рыб-хирургов, выискивая глазами сверкающую перламутром раковину — увы, бесполезно! Прошло, наверное, четверть часа, а я не нашел ни одной раковины. Иногда я замечал на мозговиках какие-то маленькие конические башенки, похожие на детский волчок. До одного волчка я дотронулся — и… о, чудо! — он зашевелился и отполз в сторону. Я с усилием оторвал его от коралла и, взглянув на донышко, увидел … блеск перламутра и роговую крышечку. Живой брюхоногий моллюск! Да, это был трохус, но сильно обросший сверху известью и зелеными нитчатыми водорослями. В такой броне он и был похож на обыкновенный камень. Ободренный первым успехом, я стал специально разыскивать «волчки» в окаменевших складках громадных мозговиков и за полчаса набрал одиннадцать трохусов.
Довольный своей добычей, я поплыл обратно к шлюпке, желая поразить своих товарищей трохусами. Каково же было мое удивление, когда я увидел у многих из них очень крупные «семипалки» (Lambis lambis). Мне даже неловко стало показывать свои заурядные трохусы.
— Где нашел семипалку? — спросил я одного из матросов.
— Вон там, на рифе, — показал он рукой.
— На какой глубине?
— Метр, от силы — полтора.
Наскоро сбросив акваланг и освободив питомзу, я ринулся на поиски семипалок. Плыл быстро, усиленно работая ластами, чтобы успеть, пока не собрали всех семипалок. Глубина постепенно уменьшалась — я приближался к вершине рифа, скрытой под водой. Вот я стал даже чиркать коленями о дно — ноздреватую известняковую плиту. Она была совсем голая. Где тут могли прятаться ракушки?
Взгляд мой упал на большой каменный бугор с лучевыми выростами по краям. Интуитивно я взялся за выступ, и он вдруг зашевелился. Я ухватился за него как следует и перевернул. Вот оно, диво дивное! У меня в руках была раковина, сияющая с внутренней стороны нежно-розовым перламутром, — семипалка! Края у нее тонкие, боковые выросты не очень длинные, наружная поверхность не слишком изъедена камнеточцами. По всем признакам — молодой моллюск.
Я услышал чьи-то голоса и поднял голову над водой. Со шлюпки кричали и размахивали тельняшкой. Это сигнал — пора возвращаться. Как жаль! Я только вошел в охотничий азарт. Но делать нечего, надо плыть к шлюпке. Нехотя поворачиваю назад и медленно плыву, обшаривая дно глазами, трогая рукой подозрительные бугры. Ура! Один из них поддался нажиму и зашевелился. Вот она, еще одна семипалка! На этот раз — зрелый моллюск с массивной, просверленной ходами червей раковиной, с длинными выростами и лиловато-розовым перламутром. Но все равно она была прекрасна.
На второй день мы снова отправились на риф Бленим. На этот раз было решено осмотреть внешний край рифа. Миша Колесников, Валерий Петров и я, все со страховочными концами, погружаемся в воду и идем вниз, не теряя друг друга из вида. Под шлюпкой глубина 12 метров. Дойдя до дна, я осмотрелся и медленно поплыл в сторону края рифа. Подводный ландшафт здесь был совсем не такой, как на мелководье. Я находился словно за обеденным столом Нептуна — кругом были изящные тарельчатые кораллы акропора симметрика. Мне приходилось лавировать между ними, чтобы нечаянно не сломать хрупкую «тарелку» или «вазу». Тем более трудно было отколоть, не сломав, одну из них для коллекции. После нескольких неудачных попыток мне удалось добыть ненарушенный коралл, и я бережно понес его к корзине, спущенной со шлюпки. Три рывка за фал — и корзина понесла наверх великолепный образец.
Я снова поплыл к краю рифа. Чем глубже погружался, тем гуще становилась синева воды, истонченные ветви кораллов, да и рыбы теперь мне попадались другие. Рыбы-хирурги и рыбы-попугаи исчезли, а вместо них появились рыбы-ангелы. Особенно красив был пигоплит с желтыми поперечными полосами. Он даже попозировал мне на фоне кораллов, а потом, резко махнув хвостом, уплыл в сторону. Но не рыбы, хотя они и были красивы, занимали мое воображение. Мне хотелось отыскать какую-нибудь редкую раковину. Просто красивая у меня уже была, а вот редкой пока не попадалось. И я тщательно обшаривал все закоулки рифа, заглядывая под кусты кораллов, раздвигая руками зеленые ленты водорослей. Но раковина все не попадалась, а время погружения неумолимо подходило к концу.
Взглянув на часы, я увидел, что мне осталось находиться под водой еще три-четыре минуты. Я осмотрелся, ища глазами своих товарищей. Их нигде не было. Взглянув вверх, я увидел быстро уходившего вверх Петрова, который делал мне энергичные знаки — всплывай! Колесников уже маячил на подходе к шлюпке. «Что случилось»? — подумал я, внимательно осматриваясь. И тут только я заметил стаю некрупных акул. Они нервно подрагивая телом, курсировали над самым краем рифа, который отвесной стеной падал в черную бездну. -Вот почему они так резко рванули наверх, — молнией пронеслось у меня в мозгу, — акул испугались?. Эти акулы производили впечатление стаи голодных бродячих собак, готовых кинуться на первого встречного. Приготовив на всякий случай свайку, я решил выходить наверх — время вышло, вот-вот должен был сработать физиологический указатель минимального давления воздуха в баллонах моего АВМ-5.
И в это время я заметил под кустом коралла что-то белое. Любопытство взяло верх. Я протянул руку и на ощупь определил, что это какая-то раковина. Рассматривать ее не осталось времени — надо было включать резерв воздуха и всплывать. Выставив вперед дубинку и вращаясь винтом, я стал всплывать достаточно быстро, но все же следя, чтобы не обгонять пузыри воздуха из моего акваланга. Акулы не приближались ко мне. В шлюпке уже все были в сборе, ждали только меня. Добравшись до судна, скорее побежал в свою лабораторию — идентифицировать находку. Показал раковину нашему лучшему специалисту Саше Орлову. -Ципрея бродерипи, довольно редкий вид, — заключил он. — Тебе крупно повезло».
Насчет экспонатов было принято соломоново решение: по одному экземпляру каждого вида участники погружений могут оставить себе, а остальное — в коллекцию. Вот так и осталось у меня несколько раковин. Когда в зимний холод я лежу в теплой ванне в своей московской квартире и, прикрыв глаза, смотрю на них, мне кажется, что я в теплом Индийском океане… На рифах Чагоса.
Валерий Федоров (кандидат географических наук)
Метки: Архипелаг Чагос, Путешествия...
