Круторогая с холодной зеленью волна разбивается на мелкие брызги о боны, которыми огорожено место гибели теплохода «Адмирал Нахимов». Даже сейчас, ровно год спустя, это место пугает. Опускаться под воду, в темнеющую бездну, жутковато.
Но еще в Москве на Центрнаучфильме летом 1987 года, собираясь на съемки научно-популярного фильма «Зов глубины», мы твердо решили, что обязательно погрузимся на «Нахимов» и отснимем первый пробный материал для будущего документального фильма «Новороссийская трагедия». «Нахимов» лежит на глубине, в нескольких милях от берега, напротив мыса Дооб. Ровно год назад об этом мысе знали только пограничники да маячники. Сегодня он известен многим. На мысе установлен памятник. Семь труб органа олицетворяют как бы вырывающиеся из глубины вод звуки реквиема. На центральной колонне — часы с теплохода «Нахимов». Стрелки остановились на 23 часах 15 минутах. Это подлинное время трагедии. Под воду на первый спуск идем втроем. Со мной осветитель-подводник Николай Лобанёв и инженер-подводник Леонид Максименко. Нам предстоит проверить, осуществимы ли подводные съемки на глубине, на которой у нас в стране не снимала еще ни одна киностудия.
И убедиться, что на этой глубине наша аппаратура выдержит давление воды. И определить, хватит ли чувствительности нашей самой высокочувствительной пленки для проведения киносъемок. К тому же для нас самих, привыкших работать на глубинах от трех до пятнадцати метров, не более, надо было выработать методику погружений, чтобы соблюсти технику безопасности. Мы хорошо помнили, что после новороссийской трагедии во время поисково-спасательных работ два водолаза погибли и пятеро получили кессонную болезнь. На первый пробный спуск идем без кинокамеры. В руках у нас только два автономных осветительных прибора да подводный экспонометр. На шее у меня болтается небольшой самодельный фотобокс. Последняя проверка снаряжения в воде, и мы ныряем друг за другом. Идем на глубину, стараясь придерживаться капронового фала, проведенного от самой высокой точки на «Нахимове» — от капитанской рубки — до плавающего на поверхности буйка.
Его провели еще в 86-м году военные водолазы. Изо всех сил работаем ластами, но спуск идет медленно. Мешает встречное течение. К тому же в воде полно мелких водорослей — они ухудшают видимость. Чтобы преодолеть течение, я хватаюсь за фал и начинаю перебирать руками, пытаясь ускорить погружение, но за год фал так оброс жесткими и острыми как бритва балянусами, что на моих голых ладонях тут же выступает кровь. И мы снова налегаем на ласты. Стрелка моего глубиномера показала 26 метров, когда неожиданно перед глазами выросла бурая груда металла. Как выяснилось, это была верхняя шлюпочная палуба «Адмирала Нахимова». Обросшая ракушками и водорослями, она не походила на ту выкрашенную белой масляной краской палубу, которую мы видели на видеоэкране в Прокуратуре РСФСР перед отъездом. Съемки делали специалисты Южморгео подводной видеокамерой сразу после трагедии.
Прошел всего год, но судно обросло так, что казалось, оно лежит на дне целую вечность… Мне очень захотелось сделать фотографию надписи «Адмирал Нахимов», и я водолазным ножом с большим трудом очистил от ракушек и водорослей примерно квадратный метр на носу одной из спасательных шлюпок. Неожиданно для себя я вдруг отмечаю, что судно не лежит на правом боку, как было в сообщениях после катастрофы и как мы сами видели своими глазами на видеоэкране, а сильно выпрямилось, и на палубе и в проходах уже можно стоять чуть пригнувшись. «Нахимов» походил на смертельно раненного человека, который, несмотря на тяжелые раны, пытается встать на ноги. Позже в Москве я узнал, что некоторые специалисты спорят, почему изменилось положение судна. Заведующий лабораторией шельфа Института океанологии имени П. П. Ширшова, доктор географических наук Н. А. Айбулатов в беседе с нами высказал свою гипотезу: могучий корабль своей тяжестью продавливает в песчано-илистом грунте дна яму и сползает на ровный киль.
Слышал я и другое предположение: будто «Нахимов» при затоплении упал на наклонную гряду, с которой теперь сползает и выпрямляется. С капитанского мостика мы нырнули на первую пассажирскую палубу и поплыли мимо разбитых и уцелевших больших окон кают-люксов, заглядывая в некоторые из них. Свет фонарей высвечивал внутри хаос тех семи минут, которые судьба отвела судну на то, чтобы попрощаться с миром и уйти навсегда. Неожиданно я вздрогнул от сильного хлопка за спиной. Резко обернулся — мои друзья живы и здоровы. Но в руках у Максименко — раздавленный светильник. Я машинально взглянул на глубиномер. Он показывал 30 метров. Неприятности начались. И тем не менее мы решили второй прибор проверить на большей глубине и нырнули на нижнюю палубу «Нахимова». Теперь мы плыли к корме мимо круглых иллюминаторов кают второго и третьего класса. На корме я увидел бассейн (чуть не сказал — пустой бассейн). Деревянный трап привел меня к кормовому бару. Над входом в бар еще отчетливо сохранились цветные буквы его названия: «…убин». «Очевидно, «Рубин»,— подумал я.
Тратить воздух на обследование бара было жаль, и мы нырнули вниз вдоль борта еще на несколько метров. Второй светильник держал давление, несмотря на то, что стрелка глубиномера была уже на цифре 40. Я решил сделать экспонометрический замер освещенности и включил подводный экспонометр. Стрелка на светящемся циферблате поползла вправо и остановилась у цифры 500. Это означало, что если мы хотим вести здесь съемку средних и общих планов, то должны вести ее на пленке, превосходящей по чувствительности в пять-шесть раз самую высокочувствительную отечественную. Значит, либо на японской «фудзи», либо на американском «кодаке». На наше счастье, в Госкино нам выдали для проведения наиболее сложных подводных съемок 300 метров японской пленки. Но этого, конечно, было мало для серьезной работы. Чтобы снимать на отечественной пленке, надо было тянуть на «Нахимов» мощные кабельные светильники. Но от чего их питать?.. Я плыл к выходу по длинному коридору, освещая фонарем себе путь. Позже бортпроводницы «Нахимова», оставшиеся в живых и плавающие теперь на других судах Черноморского пароходства, рассказывали мне, что этот самый длинный на «Нахимове» коридор они называли «Дерибасовской».
Я плыл по «Дерибасовской» мимо выбитых дверей кают и служебных помещений, лишь изредка направляя фонарь внутрь помещений. Печальные мысли одолевали меня. В начале века произошла крупная морская трагедия с пароходом «Титаник», а люди до сих пор не могут ее забыть. И сейчас историки гоняются за каждым кинофотокадром, чтобы до конца понять, что же произошло в те далекие годы в северной Атлантике. Пассажирский теплоход «Адрэ Дориа» в 50-х годах столкнулся со шведским пароходом «Стокгольм», получил пробоину, аналогичную пробоине «Нахимова», и через 11 часов (через 11 часов, а не через 7 минут, как «Нахимов»!) затонул на глубине 70 метров. Американские, французские и итальянские кинематографисты до сих пор обращаются к этой трагедии на море — чтобы звучало еще одно напоминание, еще одно предостережение капитанам. …Первым показал на манометр своего акваланга Николай. А затем большим пальцем правой руки он сделал движение вверх, к поверхности. Это означало, что воздух у него кончается. Мы с Максименко тоже взглянули на свои манометры — и у нас воздуха оставалось немного. Надо было срочно всплывать. На катере нас уже ждали. Больше всех за нас волновался водолазный специалист студии Юрий Михайлович Ковкин.
Начиналось сильное волнение, и катер постоянно наваливало кормой на бочку, к которой он был привязан. Каждого из нас пришлось с риском буквально выдергивать мгновенно из воды, выждав удобный момент. Минут через 15 мы уже были на катере, раздевались и глотали горячий чай из термоса. На следующий день примерно в трехстах метрах от «Нахимова» бросил якорь «Гордый» — научное судно Минрыбхоза СССР. Подойти ближе капитан «Гордого» не рискнул, боялся, что судно может снести якорные троса бонов. У борта «Гордого» плескался «Бентос» — большой подводный аппарат-лаборатория севастопольского КБ подводных исследований. Воспользовавшись тем, что команда «Бентоса» проводила геофизические работы в районе Новороссийска, мы договорились с руковоством ЭКБ, что поснимаем «Бентос» в работе, а заодно с его помощью проведем подводную киносъемку «Нахимова». Больше всего нас устраивало то, что глубоководный аппарат обладал сильной энергетической установкой и мощными аккумуляторами. К тому же на его палубе находились на выносных штангах подводные светильники.
Мы рассчитывали использовать «Бентос» возле «Нахимова» в качестве осветителя. На всякий случай укрепили на его палубе еще четыре своих кабельных подводных светильника мощностью по тысяче ватт каждый. Внутри «Бентоса» возле нескольких иллюминаторов расположили обычные наши светильники. На совете с капитанами «Гордого» и «Бентоса» и с водолазными специалистами обоих судов обсудили план действий. Решили, что «Бентос», взяв пеленг на поверхности, погрузится и под водой выйдет точно на нос «Нахимова». С командой «Бентоса» пойдут Леня Максименко и наш режиссер Володя Рытченков. Они попытаются снять через иллюминатор подход «Бентоса» к погибшему судну, его носовую надпись: «Адмирал Нахимов». Затем «Бентос» должен будет пройти ближе к корме «Нахимова», в район средней палубы, и там, заняв исходное положение, по радиосвязи передаст на «Гордый» сигнал спускать водолазов, то есть нас. Так и сделали. «Бентос» пошел на погружение. Прежде чем задраить крышку люка на рубке, капитан подводного аппарата Александр Сергеевич Грязное помахал нам рукой, когда мы проплывали мимо на катере, и крикнул: «Встретимся на «Нахимове»!» И исчез внутри аппарата, закрыв за собой люк. …Наш катер расположился у бочки над «Нахимовым».
Одетые в водолазные гидрокостюмы, мы с Лобанёвым лежали на палубе, ожидая условного сигнала. Прошел час. Сигналы с «Бентоса» не поступали. Мы взопрели в гидрокостюмах, начали подливать внутрь костюмов холодноватую морскую воду. Прошел еще час, опять никаких сигналов. Началась болтанка. Смотрю на Николая — его лицо немного побледнело. Да и сам я держался на пределе. И боялся, что если нас укачает по-серьезному, то спуск под воду станет опасным и наш водолазный специалист вообще его запретит. На всякий случай мы с Лобанёвым бодрились: смеялись и шутили, чтобы скрыть свое состояние. Неожиданно в рации что-то зашипело сильнее обычного, и мы узнали голос капитана «Гордого»: «Катер! Я — «Гордый»! Как слышите меня? Прием!» Наконец-то! Ковкин взял в руки переговорник: «Слышим вас хорошо!»— «Бентос» на точке! — сообщил капитан.— Можете начинать погружение! Удачи вам!» Уходили под воду быстро и без суеты. Я толкал перед собой новую подводную камеру, только недавно разработанную для нас советскими специалистами. Ей предстояло пройти сейчас настоящие полевые испытания. Во всяком случае, Максименко гарантировал, что 30 метров глубины она обязательно выдержит, а может быть, и больше. Николай прихватил с собой и фонарь конструкции Лени Максименко.
Кроме того, на грудь я снова повесил свой любимый красненький фотобокс. Погружаться старались вертикально вниз, по кратчайшей, но нас сильно сносило течением. Тут я понял, почему «Бентос» так долго не выходил на точку. Пеленг его был таков, что сильное течение при движении «Бентоса» к носу «Нахимова» приходилось как раз перпендикулярно к корпусу «Бентоса», имеющему большой объем. Двигаться же к затонувшему судну среди кусков разбросанного по дну металла и тросов, идущих от плавающих наверху бонов, «Бентос» мог только самым малым ходом. Вот почему заходить на нужный пеленг под водой ему пришлось не один раз. Но, слава богу, он на точке и ждет нас. Только бы нас самих не снесло в сторону. Гребем ластами изо всех сил. Расход воздуха больше нормы. Выручает спусковой конец, который Ковкин опустил вместе с грузом с катера на корму «Нахимова». В тот момент, когда мы выбиваемся из сил и нас начинает сносить, мы хватаемся за фал и даем себе небольшую передышку. Показались кормовые надстройки «Нахимова». Опустились на палубу и осмотрелись.
Вода сегодня была немного попрозрачней. Но где «Бентос»? Его не видно. Смотрю в иллюминатор кинокамеры и замечаю внутри немного воды. Подвсплываю на глубину 26 метров — под течка прекращается. Совершенно очевидно, что съемку можно будет вести на глубине не большей, чем эта. Но почему нет «Бентоса»? Чтобы не терять времени и воздух даром, даю сигнал Николаю включить фонарь и поплавать с ним среди конструкций «Нахимова». Снял несколько планов. «Бентос» по-прежнему не появляется. Как плохо, что у нас нет подводной связи… Стрелка моего манометра на акваланге неуклонно приближается к той минимальной отметке, когда воздуху хватает лишь на всплытие. А «Бентоса» все нет. Начинаю мысленно перебирать варианты: плыть к носу и найти «Бентос»? По-прежнему ждать, экономя воздух? Вернуться на катер и сменить акваланги? А вдруг сейчас появится «Бентос»?! Достаю водолазный нож и, словно на школьной доске, начинаю писать им на деревянной палубе, покрытой слоем ила, «записку» Николаю: «Гони срочно наверх! Смени свой акваланг и для меня прихвати полный!» Николай сразу все понял и, оставив на палубе светильник, устремился к поверхности. А я остался ждать. На этот раз и Николая и «Бентос». Не знаю, сколько прошло минут,— время тянулось мучительно медленно. Я старался дышать как можно спокойнее, чтобы растянуть последний запас воздуха. Все чаще посматриваю на манометр.
Стрелка подрагивает все ближе у критической черты. Еще две-три минуты, и я, оставив камеру на палубе, устремлюсь на поверхность. Чтобы сэкономить воздух, подвсплываю на несколько метров вверх. И тут наконец я увидел Николая. Он опускался с запасным аквалангом для меня. Николай помог мне включиться в новый аппарат и снять старый. Его мы на всякий случай привязали к спусковому концу. «Бентоса» по-прежнему нет, и мы, чтобы не рисковать вторым аквалангом, плывем вниз искать его. Метров через десять, далеко под нами мы увидели наконец бледные огоньки. «Бентос» не двигался. У него явно что-то случилось. Нырнуть к нему с камерой? Но у верхней рубки аппарата глубина будет не меньше сорока метров, а наш бокс, как выяснилось, уже на тридцати начинает пропускать воду. Нет, туда нельзя! Из застрявшей в конструкциях «Нахимова» большой шлюпки выдергиваю уключину и, показав Николаю рукой в сторону «Бентоса», стучу ею три раза по переборке. Затем большим пальцем руки показываю вверх. Николай тут же сообразил, что мне надо, и, выхватив у меня уключину, нырнул вниз в темноту. И опять мучительное ожидание. По моему подсчету Николай должен уже вернуться, но его все нет и нет. Ждать здесь или идти за ним в глубину?
Неожиданно появился страх за Николая. Сначала я видел поднимающиеся мимо меня пузыри выдыхаемого им воздуха, затем пузыри исчезли. Оставив камеру на палубе, я делаю мощный гребок ластами и ухожу вниз на поиски Лобанёва. Волновался я напрасно. С Николаем ничего не случилось. Как рассказал потом он сам, у него при спуске выскользнула из рук уключина, и ему пришлось искать ее на дне. А пузырей не было видно потому, что он находился под брюхом «Бентоса» между его ногами-опорами, и большие пузыри выдыхаемого воздуха, разбиваясь на мелкие пузырьки, застревали в днище. Когда Николай подплыл к одному из иллюминаторов и заглянул внутрь аппарата, его опытный глаз сразу заметил внутри излишнюю суету. Похоже было, команда «Бентоса» пыталась исправить какую-то неполадку. Позже мы узнали, что «Бентос» дошел до заданной точки, но неожиданно в масляной системе возникла неполадка. Команде пришлось посадить аппарат на грунт и срочно заняться ее ликвидацией. Николай постучал уключиной по корпусу три раза. К иллюминатору подскочили сразу несколько человек.
Николай поднес к стеклу свои подводные часы и показал пальцем на циферблат. Затем большим пальцем правой руки сделал движение вверх к поверхности. Внутри несколько секунд посовещались, затем главный механик «Бентоса» размашисто что-то написал на листе бумаги и поднес лист к иллюминатору. Николай прочел: «Через минуту всплываем аварийным всплытием. Не прозевайте!» Я увидел Николая как раз в тот момент, когда он что есть мочи рванул от «Бентоса» вверх. На ходу он показал мне большим пальцем вверх, и я по его спешке понял, что «Бентос» сейчас начнет всплывать. Я поспешил за Николаем. Я всплывал так близко от борта «Нахимова» и так спешил, что не заметил, как ремешок висящего у меня на груди фотобокса зацепился за какую-то выступающую железяку и неожиданно лопнул. Мой любимый фотобокс, имеющий отрицательную плавучесть, камнем устремился на дно. Догонять его не было времени. Не упустить бы «Бентос»!
Едва я успел на верхней палубе «Нахимова» приготовиться с кинокамерой, как, весь сияющий огнями, появился «Бентос». Он нарастал с поразительной быстротой — таинственный, похожий на летающую тарелку, выходящую из океана. (Помню, ходила в одно время версия, что летающие тарелки базируются в океане.) …Когда «Бентос» скрылся далеко над нами, мы тоже начали всплывать. Через несколько минут катер доставил нас на «Гордый». Здесь Николая и меня ждала декомпрессионная камера. Чтобы избежать кессонной болезни, мы должны были пробыть в ней больше часа под снижающимся постепенно давлением. Только так наша кровь могла полностью освободиться от опасных пузырьков газа. В барокамере, накинув на себя теплые одеяла, мы пили горячий чай, который нам подали через специальный шлюз. Николай напомнил мне о потерянном фотобоксе: — Не переживай! Возьми на память вместо бокса…— Он протянул мне знакомую уключину. Я взял ее в руки, и тут же на меня снова нахлынули воспоминания о «Нахимове». Я подумал о безответственности, безнравственности, которые всегда оплачиваются человеческими жертвами. Об этом, пожалуй, и будет мой будущий фильм.
В. Крючкин, vokrugsveta.ru
№8 (2575) | Август 1988
Рубрика «Без рубрики»
По сообщению «Vokrugsveta.ru»
Рубрики: Путешествия
Метки: Нахимов, Путешествия...
